Летнее утро, летняя ночь (сборник). Страница 3

Решительным шагом он направился к дверям гостиной и остановился, наблюдая за танцующей Марианной.

– Ля! – пропела она в такт музыке.

Кашлянув, отец ступил через порог.

– Марианна! – окликнул он.

– «Древняя черная магия…» – выводила Марианна. – Что-что?

Он следил за плавными движениями ее рук. Протанцевав мимо отца, она вдруг испепелила его взглядом.

– Мне надо с тобой поговорить. – Он поправил галстук.

– Да-дум-ди-ду-дум-ди-дум-ди-ду-дум, – распевала она.

– Ты меня слышишь? – сурово спросил отец.

– Он такой душка, – бросила она.

– Не спорю.

– Подумать только, он кланяется и распахивает передо мной двери, прямо как швейцар, и еще играет на трубе не хуже Гарри Джеймса, а сегодня утром привез мне букет ромашек!

– Допустим.

– У него голубые глаза. – Она воздела взор к потолку.

Отец не углядел там ничего примечательного.

А она все смотрела в потолок, где не было ни малейшей протечки, ни трещинки, и без остановки кружилась в танце, даже когда отец подошел совсем близко и со вздохом повторил:

– Марианна.

– В ресторанчике у реки мы ели омаров.

– Омары – понятное дело, но мы не хотим, чтобы ты переутомлялась, выбивалась из сил. Когда-нибудь – вот прямо завтра – останься дома, помоги тете Мэт подрубать салфеточки.

– Да, сэр. – Как во сне, она плыла по комнате, расправив крылья.

– Ты слышала, что тебе сказано? – вышел из себя отец.

– Да, – шепнула она. – О да. – И снова, не открывая глаз: – Да-да.

А потом под шуршанье юбок добавила:

– Дядюшка. – И запрокинула голову, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Так ты поможешь тете? – прокричал отец.

– …подрубать салфеточки, – промурлыкала она.

– Вот так-то! – Вернувшись в кухню, отец присел на стул и подобрал с пола газету. – Не кто-нибудь, а я поставил ее на место!

Тем не менее на следующее утро, не успев спустить ноги с кровати, он услышал оглушительные вопли автомобильного гудка, под которые Марианна сбежала вниз, на пару секунд задержалась в столовой, бросила что-то в рот, помедлила у дверей ванной, пока соображала, вырвет ее или нет, а потом хлопнула входной дверью – и колымага задребезжала по мостовой, унося вдаль фальшиво распевающую парочку.

Отец обхватил голову руками.

– С салфеточками надули-с, – пробормотал он.

– Ты о чем? – спросила мама.

– «Дулиз», – ответил отец. – Загляну-ка я в «Дулиз» с утра пораньше.

– «Дулиз» только в десять открывается.

– Тогда еще полежу, – решил отец и смежил веки.

Весь вечер и еще семь безумных вечеров подвесная скамья на открытой веранде выводила свою скрипучую песню: туда-сюда, туда-сюда. Гостиную оккупировал отец: видно было, как он с мстительным удовольствием затягивался десятицентовой сигарой и вишневый огонек освещал его неизбывно-трагическое лицо. А на веранде мерно поскрипывала подвесная скамья. Отец ждал очередного скрипа. Снаружи до его слуха доносились какие-то шепоты, словно трепыханье ночной бабочки, приглушенные хохотки и милые незначащие словечки, предназначенные для нежных ушек.

– У меня на веранде, – выдавил отец. – На моей скамье, – шепнул он своей сигаре, глядя на огонек. – В моем доме. – Он дождался следующего скрипа. – Боже мой.

Сходив в чулан, он появился на темной веранде с поблескивающей масленкой в руках.

– Ничего-ничего. Вставать не обязательно. Я не помешаю. Вот только здесь и еще тут.

Он смазал скрипучие соединения. Тьма была – хоть выколи глаза. Марианну он не видел, только чувствовал ее запах. От аромата ее духов он чуть не свалился в розовые кусты. Не видел он и ее кавалера.

– Спокойной ночи, – выговорил он.

Вернувшись в дом, он уселся в гостиной: скрипа как не бывало. До его слуха доносился только стук сердца Марианны; а может, это был трепет крыльев ночной бабочки.

– По всей видимости, приличный молодой человек, – сказала мама, появившись на пороге с кухонным полотенцем и вымытой тарелкой в руках.

– Надеюсь, – шепотом ответил отец. – Иначе стал бы я их пускать, что ни вечер, на свою веранду!

– Действительно, столько дней подряд, – сказала мама. – Если девушка так часто встречается с молодым человеком, значит, у них серьезно.

– Не иначе как сделает ей предложение, прямо сегодня! – озарила отца счастливая мысль.

– Рановато еще. И потом, она так молода.

– Ну и что? – размышлял вслух отец. – Это не исключено. Все к тому идет, ей-богу.

Бабушка, утопая в мягком кресле, задвинутом в угол, тихонько прыснула. Казалось, это зашелестели страницы древнего фолианта.

– Что смешного? – не понял отец.

– Сам увидишь, – ответила бабушка. – Прямо завтра.

Отец напряженно вглядывался в темноту, но бабушка была нема как рыба.

– Значит, так, – произнес за завтраком отец и благосклонно, по-родственному оглядел яичницу. – Значит, так: бог свидетель, ночью на веранде шепотки не умолкали. Как там его зовут? Айзек? Так вот: если я хоть что-то смыслю, этой ночью он сделал Марианне предложение; да, не сомневаюсь!

– Как было бы славно, – сказала мама. – Весенняя свадьба. Только очень уж поспешно.

– Слушай, – возразил отец с полным ртом логики, – Марианна из тех девиц, что спят и видят, как бы выскочить замуж. Не станем же мы ей мешать, правда?

– В порядке исключения должна признать, что ты прав, – сказала мама. – Законный брак оказался бы очень кстати. Весенние цветы, Марианна в подвенечном наряде – я на той неделе присмотрела в «Хейдекере» дивное платье.

Все взгляды устремились на лестницу, по которой вот-вот должна была спуститься Марианна.

– Я, конечно, извиняюсь, – зашуршала бабушка, подняв глаза от ломтика подсушенного хлеба. – Только я бы на вашем месте не спешила радоваться, что Марианну удалось сбыть с рук.

– Это почему?

– Да потому.

– То есть как?

– Жаль вас огорчать, – с усмешкой прошелестела бабушка и язвительно покачала усохшей головой, – но пока вы, милые мои, раздумывали, как бы выдать Марианну замуж, я с нее глаз не спускала. Семь дней кряду этот юнец подкатывал на машине и гудел под окнами. Видно, артист или фокусник, не иначе.

– Как это? – не понял отец.

– Да вот так, – сказала бабушка. – То он молодой блондин, то долговязый брюнет, в среду – щеголь с темными усиками, в четверг – рыжий и кудрявый, в пятницу – коротышка, да еще подкатил на стареньком «шевроле», а не на «форде».

Мать с отцом остолбенели, будто каждый получил молотком в область левого уха.

Наконец отец, побагровев, закричал:

– На что ты намекаешь? Ты, женщина, спокойно смотрела, как эти негодяи… и у тебя…

– А что ж ты сам отсиживался? – огрызнулась бабушка. – Тебе лишь бы тишь да гладь. Кабы вышел на свет божий – увидел бы своими глазами, вот как я. Только я помалкивала. Пусть перебесится. Сейчас у нее время такое. Каждая женщина должна через это пройти. Бывает тяжко, но от этого еще никто не умирал. Новый молодой человек каждый день – что может быть лучше, если девушке не хватает уверенности!

– Ах ты… Ты, ты, ты, ты! – Отец задохнулся, у него бешено засверкали глаза и надулась шея, грозя разорвать воротник.

Он бессильно откинулся назад. Мама онемела.

– Всем доброе утро! – Марианна сбежала по ступенькам и плюхнулась на стул.

Отец просверлил ее взглядом.

– Это все ты, ты, ты, ты, ты, – твердил он бабушке.

«Сейчас заору и побегу по улице, – думал, как безумный, отец, – разобью стекло пожарной сигнализации, рвану вниз рычаг, и пусть примчатся пожарные машины с брандспойтами. А когда повалит снег – по весне такое не редкость, – выставлю Марианну на мороз: пусть остынет».

Но он не сделал ни первого, ни второго. Для того времени года, на какое указывал настенный календарь, в столовой было слишком жарко, и все перекочевали на открытую веранду, где прохладнее, а Марианна осталась сидеть над стаканом апельсинового сока.